О языке богослужения в связи с проектом документа «Церковнославянский язык в жизни Русской Православной Церкви XXI века» (размышления мирянина, который очень любит церковнославянский язык за его выразительность и музыкальность.).
Интересна сама тема языка в церковной жизни.
Возьмем историческую перспективу.
В иудаизме времен апостолов было двуязычие: говорили по-арамейски, а молились на иврите (разница примерно, как между русским и польским). При этом была забота о понятности: все отрывки из Торы и Пророков, которые читались в синагоге, сопровождались переводами на арамейский (таргумы), а в иудейских общинах средиземноморского рассеяния всё вообще читалось по-гречески. У иудеев рассеяния даже мысли не было о том, что иврит — священный язык и часть культурного наследия нации, который нужно сохранять всеми силами.
Далее. Дар Пятидесятницы был для апостолов также и даром быть понятным для всех, пришедших на праздник. Невозможно предположить, что, придя, например, в Антиохию, они заставили бы уверовавших греков и сирийцев выучить иврит для того, чтобы обращаться к Господу. Показательно, что слова Христа дошли до нас не в оригинале (кроме немногих фраз), а в переводе на греческий. Отсюда следует единственный вывод: для апостолов была важна передача смысла Благой Вести, а не тех форм, в которые она была облечена изначально.
Но есть одно «но». Есть все основания полагать, что язык Септуагинты и Нового Завета — не разговорный греческий того времени, не koine, а нечто новое для греческой культуры. Авторы переводов книг Септуагинты, возможно, старались сохранить строй еврейского языка. Такой семитизированный греческий евреями рассеяния стал восприниматься как язык синагоги, язык Писания, и потому новозаветные авторы сознательно (кроме апостола Павла, пожалуй) писали именно на нем. Это видно по писаниям апостола Луки. Там, где он пишет лично от себя — в предисловиях, а также при описаниях своих путешествий с апостолом Павлом, его слог по аттически великолепен. Там же, где он передает речь Христа или апостолов, он намеренно употребляет язык Септуагинты. А природному греку понимать этот язык было не совсем просто — он отражал совсем иной, семитский образ мысли. Для нас, наверно, такой же необычной представляется японская классическая поэзия в переводе.
Что же получается? В первые пять веков жизни Церкви, когда особенно активной была ее внешняя миссия, благая весть приходила к разным народам и облекалась в формы их языков и культур. Интересно, что появлялись переводы Писания, но не богослужения. Оно приходило лишь в виде общей схемы молитвы Евхаристии, а всё остальное создавалось на месте. Так появились очень друг от друга отличающиеся типы богослужений: сирийское, коптское, греческое, латинское, эфиопское, армянское, ирландское. А потом, после великого переселения народов, внешняя миссия заглохла, а сформировавшиеся к тому времени типы богослужений (и чины, и гимнография) и их постепенно устаревающий язык стали постепенно восприниматься как часть традиции, их стали пытаться охранять от порчи и нововведений (апофеоз такого отношения — в некоторых комментариях к Проекту документа на сайте «Богослов»). У греков и на Западе гимнография еще кое-как развивалась, но ее новые жанры появлялись крайне редко. Мы же всё приняли готовеньким — и типиконы, и книги, знай, исполняй. Мы не были творцами ни уставов, ни последований, но лишь перенимателями и подражателями, в то время как греки до сих пор создают новые богослужебные уставы, свободно заменяют даже привычные песнопения, сильно правят богослужебные книги…
… При нашем нынешнем сознании любое движение церковной жизни болезненно и чревато расколами. Любой выход из создавшегося положения, как и отказ от поиска выхода, повлечет за собой церковные нестроения. Но если уж что-то делать, то, на мой взгляд, нужно начинать с исправления в славянских текстах ошибок перевода.
_________________
P.S. Кстати, интересно, почему в церковных последованиях есть прошения о чем угодно, только не об успешном разрешении от бремени? Есть даже чин освящения самолетов. Помню из курса литургики, что в египетских литургиях были прошения о своевременном разливе Нила, и это понятно: Нил не разольется — не будет урожая. А мы о властях молимся, о воинстве молимся, о хорошей погоде молимся, даже о ссорящемся духовенстве («мир мирови Твоему даруй, церквам Твоим, священником…»), только не о наших беременных женщинах. А ведь и сама беременность, и роды, и послеродовой период — не сахар. А еще мы почему-то не молимся о миссионерах, вопреки завету Самого Христа: «жатвы много, а делателей мало; итак, молите Господина жатвы, чтобы выслал делателей на жатву Свою» (Лк.10.2).
Могу предложить такие прошения:
1. О призвании новых миссионеров и пастырей — на великой ектении:
О призвании свыше рабов Божиих, ихже Сам Он весть, ко трудам благовестия и пастырства, Господу помолимся.
2. О ныне действующих миссионерах (там же):
О благовестницех, неверным Евангелие Христово непорочно возвещающих, Господу помолимся. («непорочно» — чтобы было понятно, что это прошение о православных миссионерах, а не о всех вообще)
3. О беременных и кормящих матерях — на сугубой ектении:
Еще молимся о женах во чреве носящих, и о еже податися им крепости ко благовременному разрешению от бремене и чад воспитанию.
4. О детях (там же):
Еще молимся о еже воспитатися чадом нашим в вере и целомудрии, и о еже достигнути им в меру возраста исполнения Христова. (Еф. 4.13)